обезьянка

Году в двенадцатом-тринадцатом,
Тысячелетие назад,
Мы забрели с путейцем Шварцманом
В тот, в П е т е р б у р г с к и й, зоосад.

Слон возвышался серой Этною,
Пленял павлин хвоста парчой...
Вдруг видим - обезьянка бедная
Дрочит в мохнатый кулачок.

Спокойно - пониманье трезвое:
Взглянув под сумрачный навес,
Семён сказал: "Ну что ж, поэзия -
Такой-же, в точности, процесс."

Услышав откровенье выкреста
Я повернулся и ушёл,
Ему в лицо - презренье выплеснув,
Кипя оплёваной душой.

...............................................................

Большой проспект прорезал линии
На древней карте. Лишь - на ней.
Бумагу ворошу в камине я,
Харбин - за дверью и в окне.

Труба над жестяною крышею
Пускает в небо жидкий дым.
Горят занятия мартышкина
Смешные, стыдные следы.


(с) Александр Нах-Уювертинский, 1935 г.

обезьянка

Году в двенадцатом-тринадцатом,
Тысячелетие назад,
Мы забрели с путейцем Шварцманом
В тот, в П е т е р б у р г с к и й, зоосад.

Слон возвышался серой Этною,
Пленял павлин хвоста парчой...
Вдруг видим - обезьянка бедная
Дрочит в мохнатый кулачок.

Спокойно - пониманье трезвое:
Взглянув под сумрачный навес,
Семён сказал: "Ну что ж, поэзия -
Такой-же, в точности, процесс."

Услышав откровенье выкреста
Я повернулся и ушёл,
Ему в лицо - презренье выплеснув,
Кипя оплёваной душой.

...............................................................

Большой проспект прорезал линии
На древней карте. Лишь - на ней.
Бумагу ворошу в камине я,
Харбин - за дверью и в окне.

Труба над жестяною крышею
Пускает в небо жидкий дым.
Горят занятия мартышкина
Смешные, стыдные следы.


(с) Александр Нах-Уювертинский, 1935 г.